Читаем без скачивания Такая как есть [Запах женщины] - Вера Кауи

– Простую, короткую, но буквы должны быть написаны золотом, – ответил Джонеси.

«В точности как ее этикетки на кремах, – подумала Алекс. – Крис оценил бы эту шутку».

Ева продолжала отсиживаться взаперти. Ни один человек не мог зайти к ней, кроме Джонеси. И когда Макс снова спросил у него, в каком состоянии находится Ева, тот только молча покачал головой и поджал губы. На Алекс он не обращал внимания, всем своим видом давая понять, что осуждает ее холодность и резкость в отношении Евы.

Похороны назначили на четверг, после обеда. И закончив все необходимое, Алекс предоставила Памеле заниматься остальным. Та украсила маленькую церковь цветами.

Стало сыро, упал туман, и в оставшееся время, поскольку Макс всегда был в отъезде: то в конторе компании, в Женеве, где располагался главный офис, то на фабрике, в пригороде, Алекс решила осмотреть виллу. Во многих комнатах она никогда раньше не бывала. И пройдя по большинству из них, испытала разочарование. Мебель была бесценной. Картины – подлинники. Все предметы декоративного искусства – высший класс. Но все производило впечатление декораций роскошного фильма. И каждую секунду ей чудилось, что вот-вот появится Ева – прямо из-под рук гримера и парикмахера, в великолепном платье, готовая к исполнению новой роли. Алекс заметила, что в каждой комнате расставлены цветы, и, только столкнувшись с женщиной, приводившей их в порядок, сообразила, что меняют их каждый день.

Одну-единственную комнату она знала хорошо – это была библиотека. Но сейчас Алекс разглядывала не корешки книг. Она сидела и смотрела на фотографии. Две особенно привлекли ее внимание. Это были фотографии пожилой пары. У женщины была прическа по моде тридцатых годов и вечернее платье с пышной юбкой. Лицо породистое и величественное. Она сидела с непреклонностью полководца на софе в восточном стиле, сжимая в руках веер из страусовых перьев. Жемчуга и бриллианты, которые были на ней, вероятно, стоили огромных денег. Рядом с ней – мужчина в военной форме с нафабренными усами, набриолиненными волосами и с моноклем. Подойдя поближе, Алекс разобрала подпись фотографа, выведенную в правом углу серебряной рамочки: «Карлоу-Будапешт». Когда она спросила у Макса – единственного человека, который мог знать, кто это, он ответил со строгим выражением: «Твои бабушка и дедушка – граф Тибор Черни и его жена Магда». Из своих родственников Алекс знала только мать отца, а припомнив, что та говорила о ее, Алекс, матери, решила, что «граф и графиня» – чистая выдумка. Так оно и было.

Только одна фотография и ничего более. Ни единого семейного снимка. И ничего из семейных реликвий, только несколько стилизованных статуэток, да пара рисунков Орта. Остальные фотографии, которые ей удалось найти, начинали отсчет жизни Евы с 1960 года, то есть с того момента, когда звезда ее стала восходить. Фотографии Генри Бейла – еще одно примечательное лицо из того периода. Затем следовали портреты «первого» мужа Евы. Много снимков Криса – в младенчестве, в детстве, юности. И, конечно, больше всего фотографий самой Евы – всегда сияющей и улыбающейся.

«Вероятно, – подумала Алекс, – отсутствие всего, что касалось событий до 1960 года, можно объяснить тем, что в Венгрии произошла революция. Интересно, что ее мать скрывает в своем прошлом?» – задумалась Алекс. «Я потеряла все, кроме самой себя», – повторяла Ева в каждом интервью. У кого, интересно, она украла самое себя?

У Алекс хранилось несколько драгоценных снимков, которые дал ей отец и которые она прятала от матери, ибо на всех изображались Джон с дочерью на пляже, на Трафальгарской площади, где Алекс кормила голубей.

«Это наша с тобой тайна, – говорил ей отец. – Храни их, но не показывай никому». Никому – означало Мэри Брент, которая наверняка порвала бы их.

Если не считать этой женщины, которая не называла ее иначе, как ублюдок, – первые пять лет жизни Александры напоминали долгий счастливый солнечный день. А после смерти Джона Брента на нее обрушился штормовой ветер. Просматривая фотографии, Алекс не нашла и следа тех, что были сделаны в Челтнеме, – женском колледже – групповые фотографии класса, которые обычно высылают родителям. Хотя, насколько знала Алекс, Макс получил их все. В школьных документах Алекс Макс значился опекуном. «Если он отдал фотографии матери, значит, та просто выбросила их, – подумала Алекс, – какой интерес они могли представлять для нее?»

В кабинете Евы не оказалось ничего, что не имело бы отношения к делам компании. А на стенах висели только фотографии ее магазинов. И тоже только начиная с 1960 года, когда взошла звезда Евы. «Так кто же ты? – думала Алекс, рассматривая их. – Откуда ты пришла? Почему ты такая, какая есть? Что тебя сделало именно такой?»

В те дни ей все-таки удалось отыскать первый ключик.

Ева не принимала никого. Поэтому большинство ее друзей и знакомых присылали открытки и визитные карточки с выражением соболезнования. Послания заняли уже несколько полных ящичков. Но когда Жак принес Алекс еще одну визитную карточку – от миссис Уильям Рэндольф, на обороте которой было два слова: «Помнишь Вену?», Алекс сказала: «Я встречусь с ней. Мне кажется, что это какая-то очень давняя подруга мадам».

– Да, мисс.

Миссис Рэндольф оказалась американкой. Хорошо сохранившейся для своих шестидесяти лет. Сухощавая, обаятельная, красивая. Настоящая леди. Алекс объяснила, что мадам сейчас никого, ну просто никого не принимает.

– Но я вообще-то и не надеялась, что она вспомнит меня. Ведь в конце концов прошло тридцать лет.

– А вы знали ее по Вене?

– Я оказалась в числе ее первых клиенток, когда она еще была беженкой. А потом я следила за тем, как растет ее известность, и вот теперь, оказавшись в Цюрихе, – мой муж – банкир, он приехал сюда по делам, – подумала, что смогу выразить ей свое сочувствие и поговорить о старых временах.

– Вы ее хорошо знали?

– Конечно, хотя мы и не стали друзьями. Я всего лишь пользовалась ее услугами, я очень хорошо помню, как она рысью бегала по городу со своей красной сумкой из одного дома в другой. Я была в числе первых обращенных и с тех пор, где бы ни оказалась, не пользуюсь никакой другой косметикой, кроме той, что идет под маркой Евы Черни. Ева прошла долгий путь с самых низов к вершине славы. – Губы женщины, выкрашенные темной помадой от Евы Черни, тронула улыбка при воспоминании о прошлом, а потом она вздохнула:

– Как жаль, что с ее сыном случилось такое. Я сама потеряла одного своего сына во Вьетнаме, поэтому понимаю, что она сейчас испытывает. Вот почему я пришла… Но она всегда была сильной и храброй женщиной, хотя первые месяцы тряслась от страха, что ее похитят, отвезут назад в Венгрию и будут судить.